Нужны ли нам театры с «особенными» актерами

Вы знаете, я занимаюсь театром и театральной педагогикой. И недавно мы занимались методикой, такая есть американская театральная, здесь, кстати, американские студенты тоже присутствуют театральные. Театральный педагог Ивана Чаббак. У нее есть замечательная методика: через боль к творческой радости. Мне показалось, что то, о чем мы будем говорить, как через боль дойти до творческой радости, как найти язык с десятой частью нашего народа, потому что около 10% людей – или аутистов, или с синдромом Дауна, – которые нуждаются в нашей помощи и нуждаются в общении, в коммуникации, как найти с ними общий язык.

Поэтому театры, о которых я буду говорить, и сами руководители расскажут о своем достаточно трудном, долгом опыте работы с людьми с ментальными нарушениями в развитии, это очень серьезное, очень важная, по-моему, для нас тема, потому что сегодня особенно остро стоят вопросы толерантности, о доброте, сочувствии, о помощи – то, что, в общем, по-моему, сейчас достаточно забывается. А это забывать нельзя, и поэтому наше актерское сообщество с огромным интересом отнеслось к этим работам театров, и решили вытащить это сегодня на всеобщий суд и на всеобщее обозрение. Мне хотелось бы сказать, что Роман Павлович Дименштейн, который собирался прийти к нам, один из руководителей и один из организаторов Центра лечебной педагогики, который был создан более 25-ти лет назад, он говорил, замечательная фраза, когда мы организовались, он сказал: это был полный андеграунд.

Это был полный андеграунд. Даже люди, которые давали деньги на наши начинания, делали это в тишине, боясь обнаружить свое имя. А вот прошли годы, об этих людях заговорили со сцен театр. «Театр», – подчеркивает Роман Павлович, – «Это символ максимальной публичности, максимальной степени внимания к людям с особенностями развития, людям с другим способом существования». Я хочу первый вопрос задать Вам, Екатерина Николаевна, и все-таки спросить вот о чем: Вы всем помогаете, что нужно Вам, и в какой поддержке Вы нуждаетесь?

Екатерина Лебедева, координатор проектов Центра лечебной педагогики: Если говорить о сегодняшней теме, то я бы начала с того, что, прежде всего, я педагог. Я педагог, я 15 лет работаю с детьми с особенностями развития, самыми разными. И мне кажется, что актуальна не работа через боль, интеграция. Интеграция, по Роману Павловичу, – это такой сложный организованный и подготовленный процесс, в котором пользу получают в итоге все его стороны, все его участники. Мне кажется, что моя мечта, когда мы говорим о любом масс-медиа, о кино и о театре, это та самая интеграция. И мы не будем выделять, мне кажется, отдельно людей с особенностями в развитии, потому что, это, на мой взгляд, порочный вариант рассмотрения. Мне кажется, что лучше говорить о том, что есть семьи, в которых есть эти люди, а дальше уже говорить, что, на самом деле, они такие же граждане нашей страны, такие же зрители, такие же участники театрального процесса. И мне кажется, что главное, о чем бы я хотела мечтать, это о том, чтобы и зрители могли приходить, любые люди, в театр, и играть на сцене могли любые люди в театре. И тогда мы бы обменивались эмоциями, и формировался бы, в том числе, дополнительный опыт для того, чтобы при встрече на улице с людьми, которые не такие, как мы, мы чувствовали себя адекватно – и та, и другая сторона. Моя мечта об интеграции, в данном контексте.

Замечательно. Я хотел узнать, в общем, что еще дополнительно Вы включаете в свою работу. По-моему, около 15 тысяч семей, которые воспользовались Центром лечебной педагогики, чтобы как-то открыть и себе, и своим детям какую-то надежду и веру в нормальную жизнь. Я знаю, что у вас есть на Валдае лагерь. Расскажите, пожалуйста, нам, что это.

Екатерина Лебедева, координатор проектов Центра лечебной педагогики: У нас есть, наверно, с точки зрения интеграции много частей. У нас есть театральный кружок, в котором занимаются самые разные ребята, с самыми разными трудностями, и дети сотрудников, и уже за долгие годы его существования просятся очень часто люди, пришедшие зрителями посмотреть на спектакль, а потом говорящие: «Моему ребенку это необходимо». Также у нас есть лагерь на Валдае, в котором волонтерами, помощниками и просто членами дальнейшими нашей команды, нашего сообщества приезжают тоже самые разные люди.

Я очень хорошо запомнила, много лет назад в ЦЛП пришла голландская дама, которая сказала: «Я бы хотела провести день рождения своего ребенка в ЦЛП». – «А что Вы имеете в виду?» – «Вы поймите, у меня в Голландии не было бы вопроса, они бы уже давно имели опыт общения, и я считаю его настолько необходимым с людьми с особенностями в развитии, настолько естественным, а мне здесь нужно специально прийти к вам». И мне кажется, что чем меньше мы будем нуждаться и будем задавать такие вопросы, тем чаще будем встречаться не только в театре, но и на улице и в каких-то естественных жизненных местах, тем мы все будем счастливее.

Я знаю о Вашем сотрудничестве с новым театром, который создал Сергей Анатолиевич Голомазов, Вы один из соучастников создания, не Вы лично, я говорю, ЦЛП, и этого спектакля «Особые люди». И сейчас спектакль является благотворительным, и какой-то гонорар, получаемый театром, идет все-таки в ЦЛП.

Екатерина Лебедева, координатор проектов Центра лечебной педагогики: К сожалению, пока маленький.

Скажите мне, пожалуйста, как это возможно?

Екатерина Лебедева, координатор проектов Центра лечебной педагогики: Среди создателей дома есть большой друг старый ЦЛП. И Виктор обратился к нам и сказал, что его молодые коллеги по театру хотели бы сделать такой спектакль. Я не могу сказать, что мы стали соучастниками, мы помогли погрузиться в среду тем, кто из актеров и творцов спектакля этого хотел.

Ну, тогда Вера Ивановна Бабичева, я передаю тебе слово. И расскажи о спектакле.

Вера Бабичева, актриса театра и кино: К сожалению, здесь нет Сергея Анатолиевича Голомазова, который создал этот театр и которому пришла в голову эта идея вообще создать «Творческое объединение мастерских», которые были выпущены за последние 16 лет. Правда, название этому придумал не он, а автор литературной переработки пьесы «Особые люди» Артемий Николаев, это ему принадлежит это замечательное название «ТОМ Голомазова». Ну а потом ему же принадлежит литературная переработка пьесы с одноименным названием Александра Игнашева «Особые люди». И Артемий вместе с Катей Дубакиной, которая является исполнительницей одной из главных ролей. Сегодня она играет в спектакле, кстати, на Малой Бронной, к сожалению, поэтому только ее здесь нет. Они были в этом замечательном лагере на Валдае, и там они заразились сами, а потом приехали и заразили нас всех, и мы позволили себе вторгнуться на вашу территорию, на территорию людей, которые этим занимаются долгие годы, и которые знают про это, а мы – нет.

Вы знаете, Катя говорила об интеграции, вот она произошла с нами. Потому что кто-то из ЦЛП нам сказал: «Вы вообще будьте осторожны, вы оттуда уже не уйдете». Мы уже отсюда не уйдем, с этого поля, потому что, честно говоря, уже больше играть ничего другого не хочется, и чем-то другим заниматься не хочется. Это правда, это искренне. Сергей Анатольевич Голомазов встречался с господином Афониным, и теперь у него мечта сделать с ним совместный спектакль. Не знаю, что из этого получится, но, в общем, они там сидели, и он сказал, что это потрясение – то, что он увидел на спектакле, на котором мы были. Я поэтому, знаете, долго не буду говорить. Сергей Анатольевич оставил нам золотые слова, лучше них я все равно ничего не скажу, потому что мне еще играть сейчас, и я волнуюсь.

В какой-то момент он дал такое интервью, в котором звучал такой текст: «Сейчас спектакль допридумывается, досоздаётся. Досоздаётся после выпуска. Так бывает. Бессмысленно рассказывать, что мы делаем и как мы делаем – это увидит зритель. Ну, во-первых, пространство открытой сцены требует внести свои коррективы», – оно необыкновенное, кто там был, а кто не был – мы вас всех приглашаем 16 апреля, потому что оно действительно необыкновенное, легендарное, и, придя туда, вы нас поймете, – «Я понял, что это пьеса про страну – аутистов, про нас – аутистов. Разговор о проблемах особых детей, особых людей и их родителей, на мой взгляд, лишь предлог для размышления вокруг куда более глубоких проблем. Это разговор о нравственном аутизме. Это пьеса-протест, бунт, в какой-то своей части, почти социальный протест, против нравственной глухоты и равнодушия социума, общества, государства и, в конечном счёте, это разговор о разрушающей природе нашего глубокого невежества и жестокости по отношению к особости и необычности мышления человека, инакомыслию. Я услышал в этом материале это, я услышал в этом материале все про себя». И, наверно, наш спектакль это и несет, потому что Сергей Анатольевич для нас всех учитель, педагог или режиссер.

Но я хочу вам прочесть еще один совсем маленький кусочек. В нашем спектакле был замечательный писатель и драматург Анатолий Королев. Многие его знают, многие о нем знают. И для него это оказалось абсолютно новым в его жизни, он ничего про это не знал. Так его жизнь сложилась. И он написал: «Был вчера на спектакле «Особые люди», который показывали на Поварской, 20… Не скрою – пережил шок и растерянность. Я-то думал, что аутизм это состояние когда дети всего лишь тотально молчат, а оказываются они так живут потому что думают, с мощностью суперкомпьютера пытаются обработать водопад информации. Это, цитирую спектакль, не болезнь, а иной способ существовать. Впрочем, от этих степеней не легче. Очень важен дух просветительства, который есть в этой взвинченной эмоциональной сюите.

Помпезный потолок римской виллы взирал с явной враждебностью на эти муки и указующие жесты только подчеркивали тщетность сочувствия мира. Кто виноват? Что делать? Извечные наши вопросы… Ситуация в отечественной медицине отчаянная! Либо продавать ребенка за кордон богатой парочке альтруистов либо… Либо любить еще сильней. Без всякой надежды на взаимность кубика Рубика, важный образ спектакля. Вспомнил, как однажды обреченно крутил эту шараду пытаясь сложить цвета. И отшвырнул. А ведь сей рубик – он создан для победы досуга, как флейта из Гамлета… Сударь, играть на себе я не позволю. Зал в слезах от безнадежности. Молчание кричит. «Ау» аутизма остается голосом без ответа… Сергей, спасибо Вам за страшное переживание. Анатолий Королев». Сейчас мы попробуем что-то показать вам из этого спектакля. Пожалуйста.

Спасибо актерам. Спасибо большое за достаточно сложный для этой площадки фрагмент, который вы сыграли. Спасибо вам большое. Он производит такое же впечатление, как и там, в театре, на открытой сцене. Я знаю, что Андрей Борисович был на этом спектакле. Я хочу передать слово Андрею Борисовичу Афонину. Он в 1997 году создал театр-студию «Круг II». Театр, который работает уже, видите, сколько, 18 лет, да? И я просто перечислю: фестиваль «Яркие люди, и Цюрих (Швейцария), и Люблин, Берлин, и премия «Филантроп», и фестиваль «Протеатр». В общем, огромный путь прошел театр. И мне довелось видеть их замечательный спектакль «Отдаленная близость», который был поставлен Андреем Борисовичем вместе с Гердом Хартманом, немецким режиссером. И удостоен этот спектакль был в прошлом году «Золотой маски». Итак, слово режиссеру Афонину. Пожалуйста.

Андрей Афонин, режиссер, создатель театра «Круг II»: Добрый вечер. Я, наверно, начну с того, что немножечко моя рефлексия на тему того, что мы только что увидели эти несколько монологов. Потому что, на мой взгляд, этот спектакль «Особые люди», поскольку он действительно имеет большой такой резонанс, и он очень важен для того, чтобы сказать это людям, которые не знают ничего про ситуации людей с особенностями, что бывает такая тема и такие проблемы. И это очень важно с популяризаторской точки зрения. И, на мой взгляд, это то, что, может, называется социальным проектом в театре. Вера сказала, что они вторглись на нашу территорию. На самом деле, это не наша территория, потому что это другая территория. И, мне кажется, здесь очень важно это понимать, что существуют очень разные направления работы, которые связаны так или иначе с людьми с особенностями. Но в этом спектакле для меня в основном речь идет о родителях. И мы практически не видим ребенка за этим. То есть переживания родителей, и не видим, а что же с ребенком.

Представьте себе, рождается ребенок, и вдруг он попадает в ту среду, о которой в спектакле идет речь, то есть в среду непринятия его, трудности его восприятия как человека. Что же с ним-то происходит? И это очень большая проблема, это другая сторона этой проблемы. И сейчас, на прошлой неделе я вернулся из Берлина, где мы репетировали с Гердом Хартманом, начали репетировать новый спектакль с участием немецких актеров театра Тихого, и в мае-июне мы будем репетировать здесь с ними и с нашими актерами, и 11 июня в «ЦИМе» будет показ, приходите. Так вот, там я пытался работать с биографиями, потому что этот проект называется «Фантастические биографии», с биографиями актеров, уже взрослых, уже очень опытных актеров, которые по 20 лет играют в театре. И оказалось, что для них вся история их жизни, история их детства, история их отношений с родителями – это глубоко травматичные воспоминания, и они не хотели вспоминать.

И для меня это было большим удивлением, говорится, что там за границей все лучше, что-то лучше, но не все. И этот опыт, который я получил, для меня это было действительно очень сложный опыт. Потому что я задаю простой вопрос: «Скажи, пожалуйста, что у тебя было в детстве, как к тебе мама обращалась нежно?» – А человек встает и убегает вообще из зала, потому что он не может этого вспомнить. То есть для него это настолько больно. И он потом приходит через два дня и говорит: «Я свою маму больше ненавижу, чем люблю». И это в благополучной Германии. А что же говорить о ситуации в нашей стране, действительно, где ребята, взрослые ребята, они вообще, как правило, никому не нужны, кроме своих родителей? Это одна сторона этой проблемы. И то, что есть эти социальные проекты в театре, сейчас их очень много, и в Театре наций есть проект «Прикасаемые», это совершенно замечательно, и это действительно важно то, что происходит последнее время в театре.

Но есть это другое направление театра, это театр, собственно, где играют люди с особенностями. И это направление было открыто на фестивале «Протеатр», к которому я имел отношение, еще в 2000 году, когда мы начали заниматься особым театром, фестивальным движением «Протеатр», и поняли, что в нашей стране существует довольно большое количество маленьких, больших и не очень театров, в которых играют ребята с особенностями. И они очень разные есть театры: есть театры школьные, есть театры при библиотеках, есть театры при культурных центрах, есть любительские театры, есть театры при каких-нибудь общинах, вот есть театр в Центре лечебной педагогики. И есть полупрофессиональные коллективы, есть профессиональные коллективы. И у каждого из этих направлений есть своя планка, свой уровень качества и свой зритель. Потому что мне кажется, что театр – он тогда, собственно, и есть, когда есть зрителей, который приходит именно на этот театр. И это очень разные направления, и каждое из них по-своему важно.

Но очень важно понимать, что это действительно разные направления жизни и деятельности. И если есть, скажем, любительский театр, который ставит какие-то постановки в досуг – это очень хорошо; если есть театр, в котором люди занимаются театром как основным видом деятельности, то это совершенно друга история, и, соответственно, подход к нему, оценка качества его постановок, она уже исходит из других критериев. И здесь, в принципе, для меня особый театр – это театр, в котором, если, скажем, мы видим постановку, и если мы заменяем актеров с особенностями на обычных актеров, и постановка от этого выигрывает, то это не особый театр. То есть особый театр – это, прежде всего, особые актеры. Потому что, на мой взгляд, театр приоткрывает или, может быть, ставит вопрос вообще о тайне человека. И именно поэтому, когда мы видим особого актера и видим особый театр, нам интересно, потому что мы видим что-то такое, что мы, может быть, еще не видели, или что-то не знаем, или, может быть, просто об этом не задумывались. Как в монологе, который Вера сейчас читала, говорится о том, что, может быть, они нас учат любви. То есть это попытка осмыслить свое собственное существование через человека с особенностями.

Опять же, это мы пока туда не погружаемся, в его мир, мы пока в свое собственное самосознание, мы так увидели немножко из-за: ага, чего-то не то, давайте-ка подумаем. Но когда мы входим в это пространство человека с особенностями, то там действительно мы находим очень много всего для себя. И, действительно, что называется, это особое содружество режиссеров особых театров во всем мире, мы же этим занимаемся не из благотворительности, а потому что это очень интересное, потрясающее путешествие в творчестве. Потому что люди с особенностями, они дают действительно такую огромную энергию творческую, которую, если мы умеем ее направлять в нужное русло, то она начинает сверкать совершенно неожиданными самоцветами. И здесь, мне кажется, что то, чего нам очень не хватает, Сергей Борисович спросил, что нам не хватает – нам не хватает, прежде всего, понимания, что человек с особенностями – действительно взрослый человек.

Это взрослый человек, и у него есть такие же потребности, как и у любого взрослого человека. А именно, быть нужным кому-нибудь, кроме своих родителей. То есть делать что-то, что нужно кому-то. То есть быть полезным обществу, быть активным в социальном плане и продуктивным в плане какой-то деятельности. Мы сейчас посмотрели ряд творческих мастерских, где работает огромное количество людей с особенностями. Так вот, они работают там, благодаря законодательству, потому что по законодательству Германии каждый человек с инвалидностью должен 35 часов в неделю работать. Должен. И на это государство выделяет определенные деньги. И для этого государство организует систему этих поддерживаемых мастерских, в том числе, и творческих. То есть, есть театры, в которых люди учатся и работают. Но они все время учатся, потому что, на самом деле, в театре материалом творчества являешься ты сам, то есть ты со своим телом, чувствами, эмоциями. Нет предела совершенству, поэтому все время нужно чему-то учиться.

И, на самом деле, мне всегда было это как-то странно, когда, скажем, профессиональный театр в России как-то еще так отстраненно смотрел на попытки нашего творчества, говорят: это же не искусство, вообще не имеет отношения к театру, потому что они не получили образование, еще что-то. Я вспоминаю наших основателей нашей театральной вообще системы, и Константина Сергеевича, и Всеволода Эмильевича, и так дальше, я сейчас не буду перечислять, но ведь там же всегда решало то, что нужно работать с человеком, нужно помогать ему становиться и так далее. Это же наша школа. Но почему-то она никак в последнее время не трансформируется в нашу театральную реальность сейчас. И в профессиональном театре уже об этом, где про это вспоминают, но где-то уже и забыли. А, опять же, через особый театр мы к этому приходим – мы приходим к тому, что действительно это процесс постоянного обучения. Если мы занимаемся, конечно, профессиональным театром особым.

Наши ребята, например, они, к сожалению, не 35 часов, пока только 20 занимаются, но они занимаются действительно, то есть это определенное образование, и без этого образования, естественно, они не играли бы так, как они играют сейчас. И это не предел, то есть мы каждый раз видим, что они идут дальше, и мы должны соответствовать этому росту, как, собственно, и родители, которые должны поспевать за развитием своего ребенка. Потому что если они не поспевают, то они даже не понимают, что происходит, что ребенок-то, он быстрее научается чему-то, а родителям все кажется, что он там еще остался. И то же самое происходит и с театральными педагогами, и с режиссерами – очень трудно успевать за той динамикой, если мы открываем эту динамику, а это достигается путем определенной работы, то дальше нужно быстро-быстро бежать. Поэтому это тоже стимул для тех, кто работает в этом театре, все время развиваться, и, в том числе, для режиссеров. И одна из проблем и сложностей режиссера особого театра – это видеть то, что ты никогда еще не видел. Понимаете, какая проблема? Я должен увидеть в этом, в чем-то таком непонятном я должен увидеть какой-то творческий акт, который может иметь в конце как результат определенное произведение искусства. То есть нужно увидеть, но при этом я этого никогда не видел. Понимаете, мы же обычно оцениваем что-то с позиции наших бессознательных эстетических позиций. Почему говорим: это хорошо, а это плохо? Почему? Не знаю. Я так знаю, что это так. Это то, что «крошка сын к отцу пришел», да? Это оттуда. Вот почему-то это так: это хорошо, а это плохо.

И поэтому мне очень трудно увидеть в этом особом человеке и в творчестве особого человека трудно увидеть что-то то, что я до этого не видел. У нас как-то произошло, скажем, в спектакле «Отдаленная близость», когда мы брали тексты людей, которых мы не знали, тексты людей с особенностями, и мне в руки попал текст – дневник человека с синдромом Дауна, взрослого человека, который живет в деревне. И там просто дневниковые записи: «Дядя Коля не приехал косить мокрую траву. На небе горит красная луна…» – и так дальше. То есть просто такие отдельные предложения. И вот что с этим делать? Просто дневник человека, да? Но при этом было ощущение, что там что-то есть за этим. И мы перевели это на немецкий, мой коллега Герд Хартман тоже почитал, и он бросил этот текст. А я говорю: «Нет, подожди. Мне кажется, это же киносценарий». Это же каждое предложение – это яркий образ, который для этого человека что-то значит. Там есть такие фразы, когда «Мама обняла моего братана» или «Мама посмотрела нежным взглядом на моего братана».

Это же человек видит этот яркий образ, и он это фиксирует, потому что для него это важно. Мы-то уже забыли, как на небе горит красная луна, да? У нас это она из фраз, на которую зрители после спектакля говорят: «Мы же забыли, что на небе горит луна, что мы можем это чувство в себе как-то заново открыть». И когда мы поняли, что эти яркий образы, нам человек с синдромом Дауна рассказывает про них, как он увидел, и это нас обогащает. И вот тогда мы поняли, как с этим работать на сцене, что это можно попытаться раскрыть для зрителей, открыть этот мир, и это будет интересно, это будет прекрасно. И это сложно. Я говорю, что это сложно, потому что каждый раз это проще отбросить, потому что это непривычно, это непонятно, и это страшно, ужасно. Как в этом спектакле «Особые люди», то есть кажется, что мир страшный, и там что-то такое произошло чудовищное. Но если мы находимся в парадигме, когда, как одна из героинь говорит страшные слова: «Моя ребенок никогда не будет, как все», – эта наша социальная, которая, возможно, в нас еще идет, может быть, вообще к русской душе имеет отношение, в плане социальном.

То есть не такой, как все, значит изгой. Ну а почему это так? Почему человек не имеет права на что-то особенное, на свою собственную позицию? Это же тоже вопрос к нам, почему мы так хотим быть, как все. Хотя, действительно, наши актеры с особенностями, они действительно хотят быть, как все, наши взрослые ребята. И они очень часто, пока мы их не научаем, они очень часто начинают петь попсу или еще что-нибудь, говорят: «Я научился петь». Нет, это не здесь. И когда мы действительно вынимаем из него то, как он может петь, потому что у нас, скажем, есть сейчас уже два проекта концертов театрализованных… На последнем, скажем, у нас девушка запела, которая никогда в жизни не пела, и которой, как говорится, медведь на ухо наступил. Она развивалась в течение многих лет, и она запела, но, опять же, так, как она может петь.

Но это, как мне сказала одна из известных психологов, говорит: «Это был самый яркий для меня номер, потому что я вижу, что этот человек поет всем своим существом». И вот это театр. Это настоящий театр, когда мы видим, что человек живет на сцене неподдельно. Многие критики, которые смотрели нашу «Отдаленную близость» и присудили нам «Золотую маску», они как раз говорили об этом. Мне, по крайней мере. Не знаю, может быть, где-то в кулуарах что-то еще, но мне говорили про определенную свежесть игры, искренность игры. Но при этом это профессиональная игра. Это не то, что этот человек такой, и поэтому он как-то так играет. За этим стоит огромный колоссальный труд. Труд многолетний, когда действительно ребята учатся. Но они действительно играют абсолютно честно, но они играют. На последней «Отдаленной близости», которую мы показывали, впервые я увидел, как одна из наших прекрасных героинь получила внутреннюю свободу, и она заиграла просто волшебно актерски. Когда это было, 25 спектаклей мы сыграли, это значит, что еще 25 прогонов как минимум до этого, то есть это 50. И это два года мы играли спектакль.

Беспрецедентный случай для России, чтобы на профессиональной сцене, и это актуально, но это дало действительно потрясающий эффект – я вижу, что она играет свободно. То есть все уже есть, мы там много внутренних задач поставили. И она вдруг легко пошла. Я думаю, что актеры, который профессиональные, понимают, о чем я говорю. То есть та легкость. В этом смысле, они – как мы. В этом смысле, да? С другой стороны, именно в том смысле, что они тоже работают, нельзя сказать, что их просто взяли и вывели на сцену – смотрите. Так тоже может быть, но это немножко другое. Есть очень разные направления работы. И то, чем мы занимаемся, мы занимаемся именно профессиональной работой на сцене, и это требует действительно очень большой подготовкой. Думаю, я уже занял много времени. К сожалению, у нас не работает сегодня видео, мы ничего не покажем. Но у нас 13 апреля последний раз, наверное, показываем наш новый спектакль «Кристофер и Отец», на сцене Культурного центра «Москвич». Приходите, потому что это совершенно другое, непохожая на «Отдаленную близость» постановка. Это почти два с половиной часа на спектакль. Очень большой, очень сложный. Опять же, с текстами наших актеров. Здесь, если захотите, можно потом будет взять и почитать, и, если кто-то захочет посмотреть какие-то наши проекты, потому что у нас есть разные театральные проекты. Спасибо.

Спасибо большое. Поразительные какие-то задел струны Андрей Борисович. Дело в том, что мы с трудом идем к этим понятиям и в театральной педагогике, и в театре – к подсознанию. Один из главных у Станиславского подход к подсознанию. Здесь к подсознанию они идут напрямую. Наверно, это так. И второе понятие, которое мне кажется очень важным, толстовское понятие отстранения. Отстранение, которое Шпротский потом использовал и в литературе. И то, что нам в театре тоже приходится идти долгим путем. Здесь мы у них учимся. Вы сказали, что они работают, как мы. Они пробиваются к каким-то таким глубинам, к которым актеру через сознание прийти трудно.

Андрей Афонин, режиссер, создатель театра «Круг II»: Маленькое замечание, что просто к «Отдаленной близости», я писал в разных статьях, что, на мой взгляд, это сочетание системы Станиславского и Брехта. Но самое смешное было, что были мнения в России, что это немецкий спектакль, как бы с определенными традициями немецкими. А когда мы его показывали в Берлине, нам сказали: «Ну это абсолютно русский спектакль».

Я хочу передать слово человеку с замечательной фамилией Неупокоев. Игорь Неупокоев, создатель «Театра Простодушных». Театр был создан в 1999 году, в самый канун XXI века. Значит, тоже он, конечно, лауреат различных премий. Мне очень понравилось на их сайте понятие homo ludens – «человек играющий». Вот, кто стоит в центре внимания этого театра. «Театр Простодушных», прекрасное название, у них за спиной и Версальский европейский фестиваль «Орфей», и премия «Хрустальная Турандот», и лауреат, естественно, фестиваля «Протеатр», о котором только что говорил Андрей Борисович. Итак, Игорь Неупокоев. Спасибо.

Игорь Неупокоев, режиссер, создатель «Театра Простодушных»: Спасибо. Добрый вечер. Вы знаете, вот Вы сейчас вспомнили, подчеркнули название нашего театра. Когда мы в Третьяковской галерее получали «Хрустальный Росток», «Хрустальную Турандот», я познакомился там с Беллой Ахмадулиной. И первый ее вопрос был, она мне сказала, так схватила крепко-крепко под локоть и говорит: «Кто придумал это гениальное название? Кто это придумал?» А я не знал, что ей ответить, потому что так называлась первая статья про театр. Еще и театра-то не было, мы только репетировали, но было название «Театр Простодушных». Я тогда сказал: «Слушайте, какое первоклассное название. Давайте так и будем называться». И после Беллы Ахмадулиной я стал проводить расследование. Я позвонил журналистке, которая написала, говорю: «Алла, это ты придумала или кто?» Она говорит: «Нет, я просто отнесла текст в редакцию. Может, какой-то редактор». Словом, мы так и остаемся сейчас «Театром Простодушных».

Белла Ахматовна мечтала прийти на наш спектакль. Она говорит: «Сейчас немножко поправятся глаза у меня после операции – и я приду». Вы помните ее речь, когда она говорила: «Я еще могу быть вам полезна. Передайте мой сердечный привет всем вашим воспитанникам». Я много слышал комплиментов от разных актеров, режиссеров, но я часто многим не верю. Вот они говорят: «Приду, приду…» Никто никуда не приходит. А вот Ахмадулина искренне хотела. Я видел ее желание, потому что она в чем-то была созвучна просто в жизни своей с тем, что делаем мы. И вот сегодня я пришел к вам не один. Со мной пришли три моих актера. Они немножко тут заскучали. И я хочу вам их представить. Виктор Бодунов и Антон Хохлов, пожалуйста! Театр у нас наивный, театр простодушных. И они вам покажут такую маленькую, я не знаю, как сказать, зарисовочку «Фомка с Еремкой».

Игорь Неупокоев, режиссер, создатель «Театра Простодушных»: Спасибо моим простодушным артистам. Виктор Бодунов и Антон Хохлов! Выйдите и поклонитесь. Мы только что приехали сюда с репетиции. Вика, давай, прочти Ахматову.

Игорь Неупокоев, режиссер, создатель «Театра Простодушных»: Вот наша новая артистка. Еще немножко несмелая. Спасибо, Вика.

Такой низкий поклон этим замечательным людям. И что они делают… Выйди сюда, Верочка. Нет, я другую Верочку прошу. Ты, Вика, тебе спасибо большое. Спасибо большое, Игорь Неупокоев, Андрей Афонин, Екатерина Лебедева и Вера Бабичева. Спасибо вам. Низкий поклон! Это очень важная для нас встреча. Я счастлив, что Дом актера сегодня заговорил по-другому, задышал по-другому. И мы понимаем, ради чего мы живем. Если мы вам нужны – зовите нас. Мы будем счастливы помочь вам во всем. Спасибо вам за все.