Андрей Афонин: «Равные возможности — это равенство самовыражения»

Как ставить спектакли с «особыми» людьми и что делать, чтобы они стали полноценными членами общества, — об этом рассказал режиссер интегрированной театральной студии «Круг II» Андрей Афонин, получивший за свою работу «Золотую маску».

© Водольянов Иван 

Этой весной «Золотую маску» в категории «Эксперимент» получил спектакль «Отдаленная близость», поставленный совместно российским и немецким режиссерами, Андреем Афониным и Гердом Хартманном. В этом событии многое было ново — и то, что признание профессионалов от театра впервые получила постановка интегрированной театральной студии (называется она «Круг II», обычные актеры играют здесь наравне с непрофессионалами с ограниченными возможностями здоровья). И то, что спектакль с участием актеров-инвалидов идет на сцене репертуарного театра — два года его играют в Центре драматургии и режиссуры. Ближайшие спектакли — 8 и 15 декабря.

Между тем, интегрированная театральная студия «Круг II» существует уже 17 лет. Руководит ею Андрей Афонин, режиссер и педагог, человек, хорошо изучивший западный опыт работы с «особыми» актерами. «Отдаленная близость» поставлена им с Гердом Хартманном так, что сразу и не поймешь, кто из исполнителей «особый», а кто — обычный. Тексты, которые здесь произносятся, тоже написаны людьми с ОВЗ: это сказки и стихи, эссе и дневниковые записи. О том, как страшен мир за пределами квартиры и как прекрасна мама, которая стирает белье. О том, что нет ответа, зачем ты живешь («Так и живу безответная»). О том, что некто, поселившийся в твоей голове, сводит тебя с ума.

А в октябре в студии «Круг II» сыграли новую премьеру — «Кристофер и Отец», основанную на текстах Алексея Федотова, актера с диагнозом «аутизм». Впрочем, кроме его рассказов, в спектакле звучат тексты Софокла и Унамуно, Сервантеса и Шекспира.

Когда разговариваешь с Афониным, понимаешь, насколько широко он смотрит на проблему «особого» театра.

— Важно, — говорит он сразу, — перестроить само наше сознание: а именно пересмотреть исторически сложившееся в нашей стране отношение к искусству как к чему-то высшему.

— Почему?

— Эта планка хороша для высокого искусства, но она же обеспечивает гигантский разрыв между ним и простым человеком. Ты можешь заниматься в кружке, самодеятельном театре, но для того, чтобы стать профессионалом, тебе придется сильно потрудиться. И когда люди с особенностями развития начинают заниматься театром, их пытаются загнать в прокрустово ложе наших представлений об этом. Условно говоря, пытаются ставить с ними «Золушку», а эти люди могут просто не знать, что такое «Золушка», это не входит в их жизненный опыт, они вообще не понимают, что они делают и зачем. Естественно, такие постановки выглядят как подделки под любительский театр. Отношение к ним у профессионалов соответствующее: как к некому чисто социальному, абсолютно не художественному действу. И это очень мешает развитию того серьезного театрального направления, которым занимаемся мы.

— А что это за направление?

— Мы утверждаем, что и среди людей с особенностями есть те, кто способен создавать настоящие произведения искусства. Но для этого нужно допустить, что существует другой театр, другие критерии оценки. Мы исходим из того, что человек с интеллектуальной недостаточностью, как и человек неслышащий или незрячий, обладает особым мировосприятием и мышлением. Проще всего это понять на примере неслышащих людей: их язык — язык жестов, они мыслят движениями, иначе, чем мы. Это не значит, что мы не можем понять их, но нам для этого нужно сделать усилие. В фильме «Шапито-шоу» есть очень хорошая новелла про неслышащих людей. Там точно показано отношение этой малой субкультуры к самим себе и к тем, кто пытается вырваться из нее наружу, в большой мир, как к предателям. Так вот, если мы говорим о людях с интеллектуальной недостаточностью (я сейчас очень грубо их объединяю: это могут быть люди с синдромом Дауна, аутизмом, нарушениями интеллекта), то все они очень по-разному ощущают себя в мире. И у каждой из этих подгрупп должна быть своя субкультура. Они должны быть объединены. 

Сцена из спектакля «Отдаленная близость» 

— У вас в театре они объединены?

— У нас сейчас зарождается сообщество людей с аутизмом. Которое, кстати, разрушает обыденные представления о потребностях таких людей. Принято считать, что аутисты не хотят общаться, а они хотят, но не могут, не умеют, то, как они общаются, не принимается социумом. Но если научиться говорить с ними на языке, который они понимают, то со временем они начнут общаться на том языке, который понимаем мы. У нас в театре есть Алексей Федотов, по мотивам текстов которого мы поставили два спектакля о Кристофере — «Кристофер и Нарцисс» и «Кристофер и Отец». Кристофер — это выдуманный им персонаж, человек с аутизмом. Правда, Алексей меня обычно поправляет и говорит, что он не сам придумал Кристофера, что это герой книги «Загадочное ночное убийство собаки» Марка Хэддона. Но на самом деле Алексей взял из книги только имя персонажа, и все это истории из его собственной жизни, творчески им переосмысленные. До того как Федотов попал к нам в студию, он эти истории бормотал себе под нос, и окружающие считали, что он шизофреник, поэтому что с него взять, пусть бормочет. А мы стали их слушать и заставлять его их записывать. В результате эти истории оказались базой для взаимодействия и с Лешей, и с другими «особыми» людьми, в частности, с аутистами. Наши ребята с аутизмом, благодаря рассказам Леши, очень сильно выросли. Они стали себя по-другому осознавать. Это очень важно: понять, что есть, оказывается, люди, которые мыслят, как я, чувствуют, как я. К нашему второму спектаклю — «Кристофер и Отец» — тексты писал уже не только Леша, но и другие ребята, с другими особенностями развития. Но это были рассказы от лица Кристофера, они этого персонажа ввели в некий общий обиход. Возникло общее творческое пространство.

— Много народу сегодня занимается в студии?

— В студии сейчас около тридцати человек, как с ограниченными возможностями здоровья, так и без. Костяк студии — человек десять, от двадцати до сорока лет. Они никакие не инвалиды — у нас нет инвалидов. Просто они все особенные, и они уже научились чувствовать друг друга, поддерживать, уважать. Они знают, что каждый из них должен сам отвечать за свои действия, быть на сто процентов включенным в творческий процесс, уметь работать над ошибками. На самом деле, это то, что делает в жизни любой взрослый человек. Просто этих ребят обычно таким вещам не учат. Их бросают на произвол судьбы и говорят: давай, ты должен быть как все! И очень часто к нам приходят ребята, которые вообще не способны признавать, что они что-то делают неправильно. Потому что они все делают неправильно. И для них стоит знак равенства между принятием их как личностей и их деятельностью. Их деятельность не вписывается в рамки нормы, поэтому общество их отторгает. Эта ситуация настолько ненормальная, что они не могут ее принять. И если они принимают, что что-то делают неправильно, то они сразу обрушиваются как личности. Нам приходится долго работать над тем, чтобы объяснить человеку, что есть ты — и ты ценен сам по себе, а есть твоя деятельность, которая не всегда хороша. Иногда требуется много лет на то, чтобы человек это осознал. И вот когда появляется возможность исправлять ошибки, только в этот момент начинается нормальная театральная работа. 

Сцена из спектакля «Отдаленная близость»

— То есть, получается, нужно двигаться не к тому, что все равны, а к тому, что все уникальны?

— Да, движение к инклюзии, которое наблюдается в последние годы, на самом деле не учитывает особенности этих людей. Слоган «равные возможности для всех» прежде всего имеет в виду равные возможности потребления. Мы видим, как это происходит на Западе — там огромная система поддержки инвалидов. Но она отнюдь не означает, что этих людей принимают вместе с их особенностями. То есть их принимают только в том смысле, чтобы наладить с ними коммуникацию, обеспечить их возможность потреблять что-либо. У нас же это просто голые декларации. Хотя определенные позитивные моменты есть: скажем, дети в школе узнают, что существуют другие дети, которые иначе себя ощущают в жизни. Но требовать от детей быть более толерантными, чем взрослые, мне кажется, не честно. Мы сами еще не умеем общаться с такими людьми, а наших детей заставляем быть толерантными. Нужно не так. Если ребенок ведет себя неправильно в школе, это значит, что требования, которые ему предъявляют, не соответствуют его возможностям. Значит, ему просто не нужна такая школа. Ему нужна другая система координат, в которой он мог бы чувствовать себя комфортно и мог бы в ней развиваться. И для меня равные возможности — это в первую очередь равенство самовыражения, постижения самого себя. То, что мы и пытаемся делать в нашей студии.

— У нас по-прежнему боятся людей с особенностями?

— Конечно. Мы же не хотим всего этого видеть. В этом году мы перешли из центра детского творчества «Строгино», где работали много лет и где к нам привыкли, в центр культуры и досуга «Академический». Там прежде не видели инвалидов. И все испугались — педагоги, дети, родители. Притом, что наши ребята не агрессивны, наоборот, они очень открыты, даже слишком незакомплексованы. Мы с ними так занимаемся, что они привыкли к непосредственному человеческому общению. И вот они начали подходить ко всем родителям, которые сидят в коридорах и ждут своих детей после занятий, и с ними разговаривать: «А как вас зовут? А смотрите ли вы телевизор?» И так далее. Нас позвали в этот центр, поскольку планируют сделать его инклюзивным. Ну тогда давайте заниматься инклюзией! У нас есть реальный опыт инклюзии, которым мы готовы делиться. Хорошо, что дирекция центра сознательно идет на этот эксперимент и поддерживает нас. Постепенно мы налаживаем нормальные отношения со всеми.

Вообще очень трудно вытравливается из сознания людей, что инвалиды — бедные, несчастные. Я был шокирован, когда в одном «особом» театре режиссер вышел перед спектаклем на сцену и сказал: «У нас принято, чтобы после каждого па актеров с особенностями зрители хлопали». Я потом к нему подошел и говорю: «Ты что делаешь-то? Ты, во-первых, своих актеров унижаешь, и, во-вторых, ты им даешь неправильные ориентиры». То есть актер ногу поднял — а ему хлопают. И у него возникает ощущение: «О-о, я что-то крутое делаю!» И это общая тенденция. Такая материнская позиция: а вот посмотрите на моего ребенка, он тоже умеет. Зачем? Тем самым мы отбрасываем человека назад, он перестает быть адекватным. Если он выпадает из системы, где на него смотрят с обожанием просто потому, что это материнская трагедия, то он оказывается абсолютно не состоятелен. Он не понимает, что для того, чтобы существовать в обществе, нужно трудиться, и трудиться серьезно и ответственно. Он никогда не впишется в социум. Тем самым, имея благие намерения, мы разрушаем его будущее.

Репетиция спектакля «Кристофер и отец»

— А что нужно делать?

— Организовывать рабочие места, чтобы люди с особенностями могли ежедневно заниматься продуктивной деятельностью. Нужно продумать, каким образом их готовить к этому, как они смогут жить самостоятельно, без родителей. Потому что созависимость — огромная проблема таких людей: родители до старости утирают им носы, не позволяя становиться взрослыми и ответственными. К сожалению, в России нет программы сопровождаемого проживания инвалидов. Она только-только появляется сейчас в Пскове, Владимире, Нижнем Новгороде, но это крохи на гигантских просторах нашей страны. В Москве этого нет вообще. Более того, в соцзащите говорят: забудьте про это! Потому что в Москве очень дорогое жилье. При этом людей с ментальными отклонениями ведь становится все больше. А проблема не решается. Я вообще не представляю, к чему мы придем через какое-то время.

— После получения «Золотой маски» отношение к вашему театру изменилось?

— Какая-то часть театрального сообщества нас увидела и поддержала. Уже второй год я читаю лекции об особом театре в «Школе театрального лидера» при Центре имени Мейерхольда, сотрудничаю с вагановской академией, где есть люди, которым интересны новые двигательные техники. В этом году в наш летний интегративный лагерь приезжала группа из двадцати человек из питерского центра «Антон тут рядом», и с ними — Алина Михайлова, хореограф, перформер, танцор. За две недели она сделала перформанс, в котором приняли участие люди с аутизмом. И это было очень достойно. Были учтены особенности людей с аутизмом, они в этом действе существовали осмысленно, и это было интересно с точки зрения искусства. Еще мы мечтаем повезти «Отдаленную близость» по стране. Мне кажется, поделиться этим нашим опытом с другими было бы очень важно.