ВСП: «Инвалид – это не тот, кто чего-то не имеет, а тот, кто никому не нужен»

В мае в Иркутске побывал Андрей Афонин, художественный руководитель и режиссёр интегрированного театра-студии «Круг II». Он 28 лет занимается этой деятельностью и стоял у истоков зарождения в России социокультурной реабилитации людей с инвалидностью. В Иркутске Афонин провёл несколько мастер-классов для участников проекта «Театр как терапия». Мы встретились с Андреем Афониным, чтобы поговорить о том, как освободиться от стигмы инвалидности, как удаётся в театре достигать результатов фактически с любым человеком, за что «Круг II» получил «Золотую маску» и как человек с аутизмом исполнял главную роль в спектакле по собственному произведению.

— Как произошла ваша первая встреча с людьми с инвалидностью?

— Накануне моей первой встречи мне посчастливилось побывать на лекции известного общественного деятеля Жана Ванье. Я сказал ему: «Мне предстоит встретиться с людьми с инвалидностью, я боюсь, потому что не знаю, как себя с ними вести». И он мне ответил: «Посмотрите в глаза этому человеку. Обнимите его. Выйдите с ним в сад. И вы поймёте, что с ним надо делать». И эта формула очень важная в методологическом плане, я ею руководствуюсь по сей день. Важно услышать, что хочет человек, и адекватно отреагировать на это. Мы, как специалисты, должны быть заинтересованы в людях, мы должны ожидать их проявления в социуме и поддерживать это проявление как важное и значимое. Ключевой принцип — человек должен быть тебе интересен. Он не больной, он не инвалид.

— Вы вообще не используете слово «инвалид»?

— Я считаю, что «инвалид» — это социальный термин, необходимый для того, чтобы государство понимало, что человеку нужна помощь, и чтобы человек мог претендовать на эту помощь. Всё остальное не имеет отношения к реальной жизни. Инвалид — это не тот, кто чего-то не имеет, а тот, кто никому не нужен. Это моя формулировка, которая имеет принципиальное значение.

Каждый ребёнок нуждается в том, чтобы его именно сейчас, на том уровне развития, на котором он находится, приняли как человека. И этого как раз никто не делает. И поэтому дети с особенностями, чем дальше, тем больше становятся инвалидами. Ребёнку говорят: «Ты не попадаешь в нормативы». И тем самым он отбрасывается из социума. Снова пытается — и его снова отбрасывает. Чем дальше, тем больше этот разрыв. Соответственно, самооценка и самоценность этого человека напрямую зависят от его действия. Он начинает идентифицировать себя напрямую со своим действием настолько, что не может признать, что делает что-то неправильно. Для него это всё равно, что признать себя плохим. А это принципиально важная вещь для того, чтобы человек мог быть в социуме и заниматься творчеством, как это делают наши ребята.

Творчеством нельзя заниматься, если ты не относишься критично к своей деятельности. Ты смотришь, как это получилось, оцениваешь, находишь путь улучшения продукта. Это бесконечный процесс творчества, когда ты всё время работаешь над улучшением результата, сообразуясь и с внутренними критериями, и с критериями внешними. Но ты должен понимать, что можешь сделать что-то неправильно, и это никоим образом не имеет отношения к твоей ценности как человека, это имеет отношение только к твоей деятельности. И вот чему социум не учит человека с инвалидностью. Это колоссальная проблема: человек не свободен, пока не освобождается от этой стигмы инвалидности. Он всё время ощущает себя инвалидом.

— В вашем театре актёры не ощущают себя инвалидами?

— Нет. Потому что они живут в социуме, который их принимает такими, какие они есть. И они работают над определёнными творческими задачами, каждый раз новыми и более сложными. И они работают не для себя, а чтобы зрителю в конечном итоге было интересно смотреть на то, что они делают. Они приносят, условно говоря, пользу обществу. Если можно говорить о том, что искусство приносит пользу. Они занимаются искусством на самом высоком уровне, который только может быть. Потому что материалом театрального искусства является сам человек во всей своей полноте и целостности. Именно поэтому театр обладает большим потенциалом для развития человека, именно поэтому мы занимаемся театром, а не терапией.

Осознать самого себя
— Если говорить предметно, то ваш театр, труппа сегодня — это?

— 17 лет мы находились в системе дополнительного образования. Затем попытались войти в систему культуры, два года просидели в центре досуга. Мы работаем с детьми и взрослыми с ментальной инвалидностью и общими физическими нарушениями, это достаточно сложная категория. Пока культура — последнее, куда попадают такие люди. Они не вошли в социум, потому что не овладели языком символической коммуникации, которую культура как раз и представляет. Это тот язык, на котором мы все разговариваем и общаемся друг с другом, сами того не зная. Ну, а затем мы поняли, что готовы уйти в самостоятельное плавание, и перешли на коммерческую аренду. Что, с одной стороны, является дикостью, если учесть, что мы выполняем функции государства — занимаемся занятостью взрослых людей с инвалидностью. Но при этом мы обрели свободу и некое пространство, которое организуем так, как хотим, постепенно расширяя сферы деятельности, увеличивая количество детей и взрослых, которые к нам приходят.

— Ваша основная задача — занятость людей с инвалидностью?

— В том числе. Мы занимаемся пять дней в неделю по пять часов. Система социальной защиты сегодня в России построена так, что человек ожидает материальную поддержку, а государство её предоставляет. Всё. Никакой системы сопровождаемого трудоустройства, развитой в странах Западной Европы. Более того: этой системы не существует и в головах родителей этих детей. «Как же они будут работать? Они же инвалиды!» — говорят родители. Не инвалиды они! Это люди, которым никто не помог стать людьми, вот и всё. Для того, чтобы им помочь, надо поменять всю социальную систему нашей необъятной страны.

— Сколько людей занимается в вашем театре?

— Профессиональных актёров 20. Но есть и те, кто приходит в разные программы три-четыре раза в неделю на три-четыре часа. Чтобы стать членом социума, человек должен научиться притормаживать свои желания. Чему его никакие специалисты и родители не учат. Иные современные трендовые методики, напротив, продуцируют неуёмные желания ребёнка. Хотя социализация начинается тогда, когда ребёнок себя контролирует. Детей с особенностями никто не учит понимать этот запрет. Мы достигаем результатов фактически с любым человеком. И это не фантастика, это очень просто.

— За какой период времени достигаются результаты?

— Всё индивидуально.

— Вы достигаете результатов у людей с разными заболеваниями? С аутизмом, например?

— Это не заболевание.

— А как?

— А мы не знаем, как. Желание быть в социуме есть у каждого. Если мы это понимаем, то должны начать с человеком говорить на том языке, на котором он сейчас может говорить. Универсальный язык, который есть у каждого независимо от интеллекта, — это язык тела. И эмоции есть у каждого. Другое дело, что эмоции — больше социальная функция, чему не научили людей с аутизмом. Если их научить распознавать чувства других людей, они становятся более продуктивными в социальных отношениях. Мы учим их прежде всего осознавать самих себя. èèè

А для этого нужно поместить их в очень плотные социально-телесные условия, когда люди начинают чувствовать своё тело. То есть результат достигается за счёт работы со своим телом в тесном контакте с другими людьми.

— Расскажите про команду, с которой вы работаете.

— Общий штат театра — порядка 20 человек. 10–12 — специалисты, которые работают непосредственно с разными группами. Для нас важно, чтобы человек владел одним из искусств как минимум — пением, танцами и т. д. У нас, например, есть театрализованный концерт по колыбельным народов мира. Но, чтобы поставить этот красивый концерт, нужно было создать ансамбль — чтобы люди на сцене друг друга слушали. Чтобы это было интересно зрителю, необходимо было поставить танец. Также мы пригласили художников песочной анимации. И в процессе, пока я выстраивал это произведение, ребята развивались. Специалисты в этом процессе развивались тоже.

Если человек успешен и уверен в своём ремесле как художник, он вполне может перестроиться под ребят с особенностями, если хочет. Известный, популярный режиссёр Борис Павлович, который два года назад попал в питерскую организацию «Антон тут рядом» (центр творчества, обучения и реабилитации людей с аутизмом), никогда раньше не занимался такой деятельностью. Мне хватило двух дней мастер-классов, чтобы показать ему, как работать с этими ребятами. В результате Павлович поставил спектакль, который в этом году был номинирован на «Золотую маску».

— У вашего театра ведь тоже есть «Золотая маска»?

— Да, за спектакль «Отдалённая близость» в номинации «Эксперимент». На тот момент в Гёте-Институте был совершенно уникальный директор Вольф Иро, который инициировал огромное количество разных культурных проектов в Москве. И он предложил сделать профессиональный спектакль с актёрами с особенностями в Москве, чтобы эта постановка вошла в репертуар одного из московских театров. Это был 2010 год, и таким уровнем профессионализма ещё никто никак не задавался. Были опасения, но в результате мы играли в репертуаре этого театра два года. Беспрецедентный случай.

Вся суть в игре, во взгляде человека с особенностями на мир
— В России больше нет подобных театров?

— С одной стороны, особых театров по России достаточно. Но! Таких, кто бы занимался занятостью людей с интеллектуальной недостаточностью и проблемами психического здоровья, нет. Мы единственные в России, кто имеет многолетний опыт продакшена, пиара и маркетинга такого театра. Это своего рода уникальность, ведь люди по большей части боятся приходить в инвалидный театр.

— А кто ваш зритель? Тот, кто интересуется современными формами театра?

— Конечно. Ведь мы занимаемся современным актуальным искусством, авангардом. И мы заметили: если человек приходит один раз, затем он приходит всегда. Но очень трудно бывает такому зрителю прийти в первый раз, потому что все боятся увидеть инвалидов. Но сегодня таких явлений в нашей жизни стало больше.

В нашем репертуаре есть спектакль «Забытые сказки», где мы рассказываем русские народные сказки. На него приходят родители с детьми. И наша история —вообще не про инвалидность. Мы занимаемся искусством. Я для себя так принцип сформулировал: особый театр — это такой театр, где самым главным является актёр с особенностями развития. Если мы заменим особого актёра на профессионала и спектакль от этого станет лучше, то это не особый театр. Вся суть в игре, во взгляде человека с особенностями на мир.

Наш первый спектакль на профессиональной сцене был по текстам людей с особенностями — для того, чтобы как раз приоткрыть мир человека с особенностями широкому зрителю, показать, что этот мир интересен. Потому что искусство ищет иной взгляд на мир, а человек с особенностями обладает другим взглядом. Ему нужно только помочь овладеть навыком передачи этого взгляда с помощью того или иного вида искусства. Я тогда провёл довольно большую работу по сбору этих текстов. Это были тексты неизвестных мне авторов, опубликованные, дневниковые.

Есть такой сайт Schizonet. Ru, где люди с психиатрическими диагнозами выкладывают свои литературные произведения. Не все из них интересны, но мы искали то, что показывало бы что-то особенное. Отобрали тексты девяти авторов. И придумывали, как с помощью наших актёров с особенностями и трёх приглашённых профессиональных актёров создать новую форму спектакля.

Были, например, интересные дневниковые записи человека с синдромом Дауна, который живёт в деревне со своей мамой: «Мы с мамой собирали помидоры. На улице дождь. Дядя Коля не приехал косить мокрую траву. На небе горит красная луна». И сначала было не очень понятно, как с этим работать.

Потом мне пришло в голову, что это похоже на киносценарий. Каждая фраза ёмкая, сразу возникает картинка, образ. Здесь видно, что человек с синдромом Дауна живёт в мире чувств. «Моя мама нежным взглядом посмотрела на моего братана», — в этом есть чувственное, тонкое. Стало понятно, как это воплощать на сцене, какие ставить задачи актёрам.

После каждого спектакля было обсуждение со зрителями, многие опомнились, что, оказывается, луна может быть красной. В Иркутске, наверное, вы луну видите. В Москве люди давно забыли смотреть на небо. И оказалось, что человек с синдромом Дауна может сказать что-то такое, что мы забыли, но что нам очень важно.

— «Нарцисс и Кристофер» — ещё одна ваша театральная работа, где главную роль исполняет человек с аутизмом.

— Спектакль был создан после того, как был услышан тот, кого обычно никто не хочет слышать. Пришёл к нам в какой-то момент мужчина за 30 с аутизмом. Когда-то я его знал ребёнком, это был классический неговорящий аутист. С ним поработали в лучших московских центрах, он достиг определённого уровня, его научили, например, играть на музыкальных инструментах. И в нашем центре он всё время бормотал себе под нос какие-то истории про Кристофера. Кристофером зовут главного персонажа книги «Загадочное ночное убийство собаки». И для этого человека, Алексея Федотова, книга была настольной, а Кристофер стал собирательным образом всех ребят с аутизмом.

В какой-то момент я стал спрашивать про Кристофера, оказалось, что это интересная история. В образной форме она раскрывает внутренние проблемы человека с аутизмом. И мужчина был талантлив в художественном выражении этих проблем. Но 30 с лишним лет человек не мог ни с кем этим поделиться, потому что это было никому не интересно. А там истории неслабые, он переживал насилие в том числе. «Кристофер и Соня сидели на кухне и чаи гоняли. А мама вышла в розовой рубашке и сказала: „Чтоб ты лопнул, выкидыш“. Испортила настроение». Или: «Кристофер не хотел в школу, а мама его туда водила, говоря при этом: «Пойдём гулять». Это истории, которые вошли в спектакль.

— Как так получилось, что Алексей Федотов сам стал играть в этой постановке?

— Сначала было сложно добиться того, чтобы Алексей сам рассказывал на сцене свои истории. У него не было опыта ансамблевой работы, он никого не слушал, не мог держать темпоритм речи. Ему было трудно стоять одному на сцене, поэтому мы придумали хор людей, который вместе с ним говорил. Потом этот хор стал объясняться только на жестовом языке, которым пользуются неслышащие, мы сделали из него версию образного языка. Это был некий каркас для Алексея, он должен был говорить так медленно, чтобы хор успевал переводить. Это был момент, важный для его развития. Потом мы дошли до того, что он мог играть в сложных музыкальных произведениях в ансамбле с другими людьми. За эту постановку мы получили первую премию «Филантропа» в номинации «Театральное искусство».

Потом мы поставили второй спектакль про Кристофера. А в прошлом году Алексей ушёл. Может, через какое-то время вернётся, у нас бывают такие случаи, потому что альтернатив нет. У нас есть актёр с искривлённым позвоночником, который когда-то работал на заводе, завод закрыли, он пришёл к нам. Но папа не принимал тот факт, что сын со своим горбом выступает на сцене. Парень стеснялся, ушёл из театра, начал впадать в маргинальную среду, через год вернулся.

Однажды он ко мне подошёл и сказал: «Когда Савелию Крамарову сделали операцию на исправление косоглазия, он что-то потерял». И я понял, что он принял себя. При этом он имеет фантастическую пластику, связанную в том числе с тем, какое у него тело. Он освоил своё тело и двигается, как никто другой. Никто не может играть его роли, только он сам. Два с половиной года назад он женился, что вообще было невозможно представить, когда он к нам пришёл.

— В Иркутск вы приезжаете третий раз. Почему?

— Потому что у меня есть ощущение, что я здесь нужен. Это интересно, и здесь идёт регулярная работа с театральной студией, которая и возникла потому, что я сюда впервые приехал два года назад. Преподаватели театральной студии Николай Марченко и Татьяна Чадина стажировались в нашем ежегодном лагере во Владимире. Кстати, часто после приезда в наш лагерь возникают такие инициативы в разных городах России. В Иркутске есть развитие, я вижу динамику ребят. Это для меня серьёзный, важный показатель поддерживать и дальше развивать это дело.

— Если в каждом городе России будет подобное, задача интеграции людей с инвалидностью потихоньку начнёт решаться?

— Начнёт меняться сознание. В том числе и у родителей, которые увидят, что их ребята могут что-то делать самостоятельно. А в театре по-другому нельзя: все равноправны, все партнёры. И это серьёзный эффект от театрального искусства: оно действительно меняет сознание окружающих. Зритель включён не потому, что это люди с инвалидностью, а потому, что действие интересное. Меняется социум, меняется отношение к людям — не как к инвалидам, а как к другим людям, которым нужна поддержка государства. Но они могут быть нужными этому обществу. И они нужны ему, раз они есть. И это постепенно меняющееся сознание постепенно изменит общество.

— Иркутск готов к этому, на ваш взгляд?

— Иркутск — город с определёнными театральными традициями, сам театр ещё традиционно понимается. Хотя театр — это определённая рефлексия, отражение сознания человека и его мировоззрения. И если мы видим новые формы театра, значит, сознание начало меняться. Для Москвы театры, где главные роли играют люди с особенностями, — это уже норма. Когда мы получили «Золотою маску», послали заявку на ваш вампиловский фестиваль. Нам ответили, что участвовать могут только профессиональные театры. Поэтому пока формулировка «Театр как терапия» более понятная для Иркутска. Но то, что делают ребята, не преследует задачи терапии напрямую. Они всё равно заточены на результат. И я надеюсь, что рано или поздно они выйдут на тот художественный результат, который окажется важным и интересным для иркутского зрителя.